Ее осень пахла корицей. Она всегда так говорила.
Каждый год наступал день, когда она стоя на одной ноге в прихожей очень по-собачьи принюхивалась и задумчиво говорила самой себе:
- Корицей пахнет… - и стягивала надетую было босоножку.
А он снимал с обувной полочки закрытые туфли и клал в портфель зонт. Осень же.
Его осень пахла городским смогом и свежим асфальтом, палыми листьями и бродящими ягодами, сушеными грибами и мокрой собачьей шерстью. Его осенью в доме поселялись пироги с ревенем и измазанные зеленкой сбитые коленки, шорох страниц в проверяемых тетрадках и быстрый цокот когтей по паркету. Ему нравилась его осень, он ее почти любил. Но она никогда не пахла корицей.
Ее осень уводила ее прочь из города, прятала ее в горах, куда невозможно было дозвониться, укрывала в непроходимых лесах, брызгала в лицо ледяными ручьями и плескалась в глазах стылыми озерами. Каждый раз, когда она после очередной своей экспедиции наведывалась к ним в дом, он оставлял ее на кухне чаевничать, а сам украдкой пробирался в прихожую, чтобы зарыться носом в меховой воротник ее куртки. И злился, что за запахами леса, кострового дыма, пригорелой каши с тушенкой и репеллента, он не может услышать тонкий аромат корицы - ее аромат. Ее осень ему не нравилась, от слова совсем. Наверное потому, что он ревновал. И боялся.
Он всегда знал, что рано или поздно ее осень заберет ее себе. И совсем не удивился, когда руководитель экспедиции запинаясь и пряча глаза рассказал о случившемся. Его жена тогда крепко держала его за руку, словно боялась, что он исчезнет. Она хорошо знала, как та важна для него и какое место занимает в его жизни и сердце. А он сидел, слушал и смотрел в окно. За окном была осень.
- Ее осень, - тихо сказал он, когда этот чужой человек замолчал. – Жадная.
Жена так же крепко держала его за руку, пока они шли по парку. Он молчал, вслушиваясь в шорох листвы под ногами, и думал, что с ним что-то не так. Осенний парк не может быть таким - серым и выцветшим, словно припорошенный пеплом.
- Знаешь, - тихо сказал он останавливаясь. – Она всегда меня опережала. С рождения. Казалось бы, что такое десять минут, но… Верно говорят - у близнецов одна душа на двоих. И мне кажется - это моя душа умерла. Я не знаю, что мне делать, куда идти. Я так привык видеть впереди ее спину - мой непоколебимый ориентир. И вот его нет. И как мне теперь быть?
Жена обняла его со спины.
- Осень, - сказала она, уткнувшись лицом в колючее пальто между его лопаток. – Она останется в ней, ты же знаешь. И в тебе.
Он ласково накрыл ее маленькие озябшие ладошки своими - она не носила перчаток. Надо же, а он раньше как-то и не замечал.
- Знаю, - еле слышно ответил он. Поднял голову и задохнулся от стылого октябрьского воздуха и ослепительного, сверкающего на солнце осеннего разноцветья. – Теперь знаю.
Осень пахла корицей.

Они встретились промозглой серой зимой. Ей было все равно, где жить. Ему было все равно с кем жить.
Все что он о ней знает – она любит лимоны. Ест их как яблоки. У него от одного вида сводит скулы, а она только улыбается и, довольно жмурясь, слизывает с губ кислые капельки.
Все что она о нем знает – он любит зиму. Окно в его спальне всегда открыто. У нее от одного вида занесенного снегом подоконника начинают стучать зубы, а он может сидеть на нем часами, в одной рубашке, и улыбаться, закрыв глаза.
Наверное, все началось с любопытства. И, наверное, было легкое разочарование. Его тело оказалось обжигающе жарким и пахло солнцем. Ее тело было пряным на вкус и пахло ромашками.
Они не знают, сколько это будет продолжаться. Они даже не знают имен друг друга. Просто он по пути с работы покупает лимоны. Просто она, просыпаясь утром, натягивает теплый свитер и открывает окно в их спальне.
Пока за окном зима, им все равно.