Пусть опыт Цхаии в попытках повлиять на мозг разумного живого организма был чудовищно мал, и учился он даже сейчас, в ситуации, когда любая, даже малейшая ошибка (на которых, по определнию, и учатся!) может стоить ему не только жизни, разума и здоровья, но еще и чести всей его исчезнувшей нации, последнего шанса напомнить всей галактике, чего на самом деле стоят терранские люди и союзы с ними, все же пропустить мимо внимания мысль «Что нашло на тебя, красавчик?» Цхаии не смог, удержав себя от невольной попытки сделать лицо невероятно скептическим, а взгляд – весьма недоверчивым. Куда делась та строгость, та лаконичность, та прохлада, с которой ему задавали вопросы еще буквально вчера? В какой-то момент Цхаии показалось, что блондина, сидящего напротив, попросту подменили. И новая его ипостась вызывала у Цхаии не только непонимание, но еще и отвращение: Цхаии и будучи Дацо Даготом не любил лесть, и испытывал желание собственноручно вымыть рот с мылом всякому, кто без нее не обходился и пяти минут в его присутствии. И, если подумать, то даже слепые, лишенные в реалиях своей жизни практически всего, фурнитуры, для которых высшее благо – быть полезными своим господам, которые для них практически боги, и те вели себя куда сдержаннее, избегали лести, хотя величием своих господ и были ослеплены. А тут, простите, платина, да еще и тот, в чьих полномочиях выписать билет на тот свет, по всей видимости, даже блонди, и превращается в черти что! Ни то метрдотель, ни то жутко прилипучий со своей заботой робот-домработник.
В сердце Цхаии закрались смутные подозрения, мышцы под крылышками носа на лице напряглись, но не сдвинулись с места и на миллиметр, как и, способные выразить не меньше их, веки глаз, увенчанные лучами тонких синих перьев, заменяющих ресницы.
Доктор Эрон не проводил экспериментов над живыми разумными (и даже большинством полуразумных) существами, и поэтому Цхаии даже последние два года практически не имел возможности как-то опробовать, глубоко исследовать возможности своего органа (который для сиринита, в частности мужского пола, был в разы ценнее его собственного мужского достоинства – можно было быть по какой-то причине кастратом, и спокойно с этим жить и наслаждаться жизнью, но вот жить без голоса, без того, в чем заключается, если помнить древние поверия, душа… нет, такое невозможно, большинство заканчивало самоубийством. Вот почему послы, часть звуковоспроизводящего функционала тела которых была в значительной степени механизирована, некоторыми считались весьма сильными духом представителями расы людей-птиц). Наблюдения за тем пьяницей, которого Небтауи подобрал как-то на одной из городских улиц, над которой он пролетал, направляясь домой, еще до операции по восстановлению внешности и функций некоторых частей сиринитского организма, результатов принесло мало – даже на базовый багаж знаний это тянуло слабо. В конце концов, это был всего лишь пьяница, человек или далекий, несколько измененный потомок homo sapiens, мозг которого и так уже почти разложился под многолетним и бесперебойным действием алкоголя, и которому повезло встретить смерть от цероза печени и ряда других заболеваний, сопровождающих пресловутый алкоголизм, под, так называемую, ангельскую песнь, исполненную сиринитом. Несчастная душа отправилась в мир иной, доктор Эрон, узнавший о том, что в подвале его дома спрятано тело, лишь развел руками, покачав головой, и забрал насквозь пропитанную спиртом тушу к себе для каких-то исследований, в то время как Цхаии остался анализировать скромные результаты собственных наблюдений. Все же информации было мало, и сейчас, наблюдая за тем, как отчаянно пытается напоминать своим поведением влюбленного заристанского лемура этот элитар, Цхаии постарался заставить свое неудобство уступить необходимости мыслить быстро, здраво и холодно. Рисковать он уже не собирался, а подозрения о том, что в ушах мужчина припрятал слуховые аппараты, не оправдались, поскольку присутствия еще каких-то электронных приборов Цхаии не ощущал. Оставалось продолжать действовать, но делать это осторожно, а проанализировать странную аномалию можно было и позже, наедине. В конце концов, сейчас ничто не мешало Цхаии просто наблюдать: кто знает, возможно, голос сиринита действует по-разному на разные разумные формы жизни, и умение развязывать языки всем или лишь определенному ряду видов разумных созданий было в свое время настоящим искусством в канторе внешней разведки Великой Империи Сиринит.
Радость, которую заметил Фалк Бло, все то время, пока последний крутился вокруг стола и, непосредственно, самого Цхаии, у сиринита с лица и не думала сходить: это был трюк, еще один завуалированный актерский ход – ведь, отчего бы сириниту не радоваться возможности поговорить с кем-то, если учесть, что почти всю свою жизнь он был вынужден молчать? Все же очевидно! А Цхаии хотелось проверить доставшемуся ему во временное пользование куратора на параноидальность. Хотелось, конечно, верить, что заместитель главного нейрокорректора – это элит, судящий о ситуации весьма объективно, и не цепляющийся только за какие-то детали или отдельные аспекты ситуации. Однако после сегодняшнего странного перевоплощения платины Цхаии решил: каждый день ему предстоит теперь прожить так, словно он – первый и последний.
– Мист никвам астралис, саккарра ату-лармрье, – издал Дин набор звуков, отдаленно напоминавший эти самые странные слова. Что-то журчащее, подобно ручью, было в его голосе сейчас. Глаза при этом сверкали сейчас, как у умного и послушного пай-мальчика, и, в то же время, как у довольного вечером элегантного гостя из высшего общества, – За прекрасный вечер, господин, – перевел Цхаии сказанное чуть ранее на «птичьем», вычитанное им еще в детстве в переводе на межпланетный книжки сиринитского писателя. Губы мужчины растянулись в этот момент в мягкой, аристократичной улыбке, а тонкие пальцы подняли, салютуя, над столом один из наполненных платиной чуть ранее бокалов – тот, что источал пьянящий, приятнейший запах цитрусового, лайма, соком которого и был налит. Как ни странно, но отчасти эосская кухня угадала предпочтения экзотического существа: лаймовый сок – к рыбе, гранатовый – к мясу.
– Может быть, тебе нужны какие-то определенные вещи, чтобы чувствовать себя комфортно? Увы, я не могу предложить тебе игру в салочки или в прятки, но тебе ведь нужно чем-то заниматься?
С удивительной для тех, кто не терпит вкуса кислоты, легкостью осушив половину бокала сока лайма, Цхаии, успев закусить парой кусочков угощения со своей тарелочки, оценил то слегка виноватое лицо, которое сделал платина, продолжая откровенно пожирать своего питомца, сидящего напротив, глазами. Даже еда, присутствующая на столе в изобилии, его почти, кажется, не интересовала. Этот вывод Цхаии сделал по себе – ему самому было не до королевских креветок, хотя их он безумно любил и не ел уже чуть ли не несколько лет…
– О, владыка мой, – плавно, мягко, будто проводя ладонью по бархату, начал ответ Дин, слегка расслабляясь и доверяя свою осанку спинке стула. Взгляд был опущен вниз, почти в смущении, голос… можно сказать, что почти мурлыкал? – Но разве в том я положении, чтобы искать себе занятия из ряда тех, которым я привык посвящать свое свободное время, когда служил в доме своего предыдущего хозяина?
Плавно, осторожно, но Цхаии собирался приблизиться к тому вопросу, который его волновал.

Волны несли свою лодочку спокойно, без бури и опасности, и слыша вопрос, который в общих чертах Цхаии уже успел предсказать, направляя в рот очередной кусочек морского ассорти, сиринит почти тотчас же выдал ответ, не потеряв, однако, своеобразной покорности и спокойствия в голосе:
— О, нет, что Вы, мой господин! — Дин едва не плеснул руками, вместо этого сделав плавный жест раскрытыми ладонями в стороны. Его голос звучал по-светски, и несмотря на характер высказывания он отнюдь не казался испуганным, что свидетельствовало о том, что Дин умел держать себя в обществе любых гостей и при любых разговорах. Схожая ситуация была и у терранских женщин из далекой и маленькой Японии, когда даже о смерти кого-то из родственников она обязана была сообщать мужу исключительно с нежной и доброй улыбкой на губах. Это считается там и сейчас верхом воспитанности и умения держать себя.
— Мое положение, та забота, которой Вы меня окружаете, для меня – это что-то в новинку. Мой предыдущий хозяин мог позволить себе лишь в некоторых отдельных вопросах обращаться со мной, как с неотъемлемой частью своей семьи, но мы все равно оба знали негласные правила общения между нами – господином и его рабом. Для Вас, в Вашем же доме я… признаться, я чувствую себя отнюдь не рабом, а… гостем? — Дин задал несколько риторический вопрос, — Не хочу навлечь беду на свою голову, чтобы Вы решили, будто я слишком скучаю без работы, но… это ощущение, будто я здесь всего лишь гость, несколько пугает меня…
В этот момент выражение лица Птицы мягко, но довольно быстро поменялось. Будто одурманенный сон-травой, сиринит несколько опустил голову и глаза. Его губы не покидала улыбка, ставшая, однако, чем-то странным, напоминающим улыбку Девы Марии, оплакивающей Христа… Дин продолжил говорить уже несколько тише и тоном отчасти словно подавленным:
— Я не привык врать. И поэтому признаюсь открыто: меня мучает ощущение, будто я доживаю свои последние часы внутри стерильной стеклянной банки. Господин Рауль не так давно позволил мне ознакомиться с некоторой местной терминологией, касающейся местных отношений между рабами и хозяевами. Я знаком с теми правилами и регламентами, с теми критериями, которым должна соответствовать эосская ручная секс-кукла… и я им не соответствую, верно? — Дин поднял глаза на господина. Взгляд был полон тоски, но не упрека – он ведь доверял господину и раз тот хочет узнать – пусть узнает.
— Для эосского ручного у меня слишком много, как я понимаю, извилин, даже при моем-то заурядном уме. Однако даже этим умом я понимаю, что Танагура не делает ни для кого исключений, правильно? И Ваша местная нейрокорректорская контора, просто не сталкивавшаяся еще с образцами той формы жизни, к которой принадлежу я, ищет способы наиболее безопасным путем сделать из меня то, чем я и должен быть, раз теперь я оказался здесь и не представляю своими знаниями никакой ценности… И Ваше доброе отношение ко мне, забота, обращение ко мне, как к гостю – все это напоминает мне, что пребывать в своем уме мне осталось совсем недолго. И кто бы там сверху не решил позволить мне дожить свои последние деньки в Вашем обществе, будучи окруженным всем необходимым – я в высшей степени ему благодарен и просто не смею требовать от Вас чего-то еще… Чем бы я не начал сейчас заниматься из того, что умею – дело ведь рискует остаться незаконченным…
Дин говорил голосом уверенным, в котором дрожали иногда, однако, нотки легкого страха и загнанности, неизбежности. Цхаии не был хорошим актером по меркам своей расы, но большинство эмоций и чувств он умел хорошо изображать…

Правду ли говорит представитель расы элит или нет – признаться, Цхаии волновало меньше всего. Элита – не люди, и совсем не похожа на людей в глазах сиринита. Что-то странное присутствовало в их строении, и этот любопытный фактор делал их похожими на что-то промежуточное между биологическим и рукотворным – электронным, машинным, цифровым, что делает их чем-то схожими с Птицами, созданными, однако, силами всемогущей природы. Это сходство в их природе особенно привлекало Цхаии…
В условиях существования собственной реальности, будучи по природе своей существами, всегда готовыми открывать и познавать новое, но по окончании работы всегда склонные возвращаться в свой дом, являющийся неприступной крепостью, сириниты с недоверием относились к технологиям людей: дымным, назойливым, неаккуратным и приносящим так или иначе вред, помимо или вместо пользы. Назойливость человеческих технологий для Птиц была в том, что они «фонили». Фактор почти абсолютной идентичности своему носителю люди исключили из своих технологий, в отличие от сиринитов, которые старались делать свои технологии максимально приближенными к собственной природе. Всего один крошечный чип, вживляемый ребенку-сириниту по достижении возраста гармонизации мозговых процессов в тело, способен превратить уже взрослого сиринита в невероятно мощную вычислительную машину, в то время как люди продолжают продвигаться в сфере чуждой им технологии и окружать себя вычислительными машинами и роботами вокруг, что рано или поздно убивает их и вскормившую или приветившую их некогда природу. Люди не замечают этого, однако сириниты были очень чувствительны к постоянному электромагнитному фону и полю нескончаемой передачи данных, посему работа послов была нелегка в адаптации. Однако сейчас, учитывая, что Цхаии вырос за пределами своей планеты и в совершенно других условиях, для него уникальна та особенность, благодаря которой некогда враждебные его расе факторы пришли к нему в почти полное подчинение. Амои – планета, сама по себе напоминающая единый электронно-цифровой механический организм… заброшенный сюда Цхаии мог впоследствии оказаться чем-то невидимым, но при этом, как паук, ощущающий колебание любых нитей в этой огромной паутине городских сетей, проводов, облаков и волн… Иного в силу своей судьбы он не знал, а посему то, что обычно враждебно природе сиринита, здесь он принимает, как свое. Кто же откажется от возможности с легкостью видеть мины, сражаясь на чужом поле..?
Сражаясь – конечно, сказано сильно… Но до тех пор, пока загадка появления сиринита здесь не разгадана и не ясны цели и интересы самого Цхаии здесь, он – находящееся под наблюдением тельце, пока что классифицированное внутри этого организма, как неизвестное. Лейкоциты не дают такому прохода и не спускают с него глаз, не спеша, впрочем, пожирать – ведь нет пока точных данных, враждебно ли это чужеродное тельце, или же… нет?
Цхаии не задавал платине вопросов, на которые не знал ответов заранее. Искусная актриса, Синяя птичка спела с Соколом дуэтом, в котором каждый знал свою роль и свои слова, однако право оценить степень вложения души в исполнение Цхаии предусмотрительно оставил за собой.
Ему не составило труда вывести платину на чистую воду, и Птица не задавался вопросом, по какой причине тот решил подать голос и подхватить бесхитростную мелодию – в случае с элитой заранее исключался фактор глупости и невнимательности, а об остальном можно пофилософствовать и попозже, когда появится время и можно будет посмаковать собственные размышления и результаты последнего раунда своей игры. Уж в мысли Цхаии даже в его комнате не заглянет ни одна камера и ни один микрофон, в этом он был уверен…
Для Цхаии было важным услышать, КАК отвечает на его беспокойство и вопросы предоставленный ему в пользование представитель элиты. Тонкая игра слов, приправленная крохотной щепоткой внутренних переживаний, тщательно скрываемого страха перед новым местом и новым социумом, душещипательная скромность и выражение вселенской смиренности – все это, как понял Цхаии, прекрасно подошло и даже с некоторой толикой аппетита было проглочено собеседником под сладкое вино.
На глупые вопросы ответы были элементарны. Цхаии прекрасно знал, что до выяснения всех обстоятельств его жизнь и сознание здесь будут цениться очень высоко и никто не посмеет прикоснуться к нему с недобрыми намерениями. А даже если местную элиту заинтересует необычный внешний вид сиринита, то… для начала пусть это «если» произойдет, пусть хоть кто-нибудь непосвященный увидит его, а уже потом растарабанит на всю округу, после чего линейку петов с внешностью сиринитов либо выпустят, и тем самым привлекут пристальное внимание Федерации, либо не выпустят, решив сохранить образец в тайне. Однако слишком большое количество… слов… настораживало Цхаии на уровне подсознания.
«Ты слишком много и долго думаешь, — пронеслось в голове у Цхаии, отправляющего в рот очередную маринованную мидию вместе с креветкой. Он наблюдал за своим временным господином с противоположного края стола и не спешил менять подернутого тоской, слегка озабоченного, немного более бледного сейчас лица Дина. — Даже слишком много и долго для элита. Если предположить, что «идеальное – это полноценное», что элите не чужды доставшиеся им в наследство от людей эмоции, вносящие наравне с полным порядком IQ толику динамичного хаоса в их мысли, оживляющего их – я все же не думал, что КПД их мозга или мозга этого конкретного настолько невелик. Ты хорошо выстраиваешь логическую цепочку, тщательно выбираешь, что сказать, но все же теряешься в сути, будто не улавливаешь ее. Или… вовсе не пытаешься уловить?!»
Кровь сжималась под пепельно-синей кожей и Цхаии бледнел прямо на глазах, становясь серебристо-серым, однако мыслить он не переставал, выслушивая платину и не теряя самообладания, как Дин.
«Может быть такое, что ты… не… слышишь меня? Но это ведь невозможно. У тебя нет ни слухового аппарата, ни чего-либо еще… И, все же, нескольких секунд мало, чтобы «выйти на волну». Как же это досадно! Но… даже если мне не о чем беспокоиться, то ты, в таком случае, вызываешь много подозрений, мой милый. Элит, голова которого вот-вот треснет от такого количества беспокойств и переживаний – это, по меньшей мере, странно и даже при вашем далеком генетическом родстве больше, все-таки, приближено именно к психологии обычных людей.»
Цхаии смущал тот факт, что помимо вполне ожидаемых четких, почти по протоколу открытых истин и данных ответов, его слуха касались какие-то странные, почти не совместимые с элитным мышлением утешения, сложные речевые конструкции и  И если учесть растерянную улыбку, присутствовавшую почти все то время, что корректор говорил, на его губах, и заметно окрепшую, когда он перестал говорить, то можно было предположить, что он говорит искренне и правдиво излагает свои мысли.
— Да, Дин, включи синтезатор, я услышал достаточно.
— Как же трудно… — тяжело и с досадой выдохнул мысленно юный сиринит, покоряясь воле хозяина и занимаясь тем, чтобы вернуть изящный прибор для синтеза речи на его законное место – на грудь, и делая это медленно, совершенно не торопясь, смиренно и спокойно. Цхаии не обижался на судьбу, но сетовал на то, что ему нужно лишь немного больше времени на раздумья, чем элиту, но этого уже было достаточно, чтобы все же отложить анализ произошедшего на потом. Подозрения и тревога не давали ему покоя, он боялся принять за действительность то, что на деле могло оказаться фальшивкой, и в то же время боялся не оценить верным образом чего-то реально существующего. Стиснув зубы и слегка напрягая челюсть, Цхаии вспомнил о том, зачем прибыл сюда, и разноцветными, почти обжигающими душу всполохами он ощутил уже знакомые ему страхи: если его голос не действует на элиту, то он в опасности не меньшей, чем если элита окажется восприимчивой к огра́ну, но при этом будет изнутри пронизана нитями многочисленных чувств и эмоций, столь чуждых Цхаии и совершенно не роднящих его личные цели с целями Амои…
Перед глазами Фалка Бло разворачивалась самая настоящая, до боли трагическая сцена страха и ужаса – достаточно лишь было заглянуть под личину Дина, однако Цхаии сохранял лицо мраморно-спокойным, одаряя мужчину напротив теплым, щепетильным доверием. Себя Цхаии утешил тем, что… в общем-то, не будь он ко всему готов, то не сидел бы сейчас здесь, верно? Посему, даже на себя уповать ему смысла нет, пусть и не деться никуда от мгновенных слабостей. Некогда вонзенные в сердце раскаленные иглы рано или поздно срастаются с ним и остаются вонзенными в него, когда остывают, но все же когда сердце не может жить спокойно – открытия старых ран и самотерзаний не избежать… Кто-то на месте Цхаии так и прожил бы всю жизнь, не попытавшись найти своей правды и сидя на месте, прячась от всей Вселенной, однако Цхаии избрал путь движения, без которого, как известно, жизнь не возможна…
— Я доверяю Вам всем своим небольшим сердцем, мой господин, — столь проникновенные, по сути, слова произнес Дин уже холодными, металлическими устами синтезатора, однако смысл их, как он понадеялся, обязательно дойдет до хозяина…
— Я привык служить. И если воля моего господина состоит в том, чтобы бережно сохранять мне жизнь и видеть меня немного беспечным, и не слышать больше ничего о страхах перед угрозами, которых вовсе нет – я не могу не подчиниться. И, поверьте – мне совсем не отвратителен светлый дом моего господина: не отвратительны эта планета и прекрасная башня, как не может быть отвратителен и сам добрый и заботливый хозяин в лице Вас. И в чем бы не была та выгода, к которой мы будем сотрудничать, для Вас – для меня она всегда будет заключаться в Вашем спокойствии как общем, так и за Вашего покорнейшего слугу, — Дин не отказал себе в возможности выразить в очередной раз почтение к господину, прямо сидя за столом склонив голову и опустив в жесте абсолютного послушания увенчанные тонкими яркими перышками веки. Несколько перьев с головы даже легли на дорогую скатерть стола, не касаясь, впрочем, ничего, что могло бы их испачкать. Неспешно выпрямляя спину вновь, пет продолжил свою речь, постепенно ведя ее к столь желанному и приятному господину ответу, — Если изволите еще немного послушать Вашего слугу, то я нижайше прошу простить меня за то, что, перейдя под Вашу опеку, под попечительство Вашей планеты, я позволил себе переступить порог Вашего теплого дома с мыслями, не покидавшими меня все то время, что я нахожусь здесь. Мой предыдущий хозяин учил меня, что кроме его мне в этом мире, в этой Галактике больше никого нельзя держаться. Он не объяснял причин, но строго настрого наказывал опасаться чужих, обосновывая это тем, что со мной могут сделать то, от чего он не в силах будет меня защитить и что ни я, ни кто-либо другой не сможет поправить, если Вы понимаете, о чем я говорю… — все еще держа веки опущенными, Дин говорил именно о насильственной смерти, о гибели.
— Я был бы искренне рад, если бы мой предыдущий хозяин оказался не прав. Сейчас мы абсолютно чужие друг другу существа, и я искренне рад, что смог наладить его дела тем, что одним своим существованием по местным меркам стою очень дорого, но, все же, я не хотел бы больше его когда-либо вспоминать и таить какие-то обиды. Образно говоря: для настоящего раба не только удары хлыста или по лицу, но и удары по доверию, по сердцу должны оставаться строго в пределах его понимания долга. У меня теперь есть Вы, и, чтобы не случилось, даже если я буду доживать свои дни, сменив в Эосе тысячу хозяев, лишь Вы сейчас – мой господин, и лишь Вами отныне заняты жизнь и помыслы мои. И лишь Вашей милости прошу, — поднимая голову, и, словно из мертвого становясь живым, поднимая наливающееся с новой силой свежей кровью оживающее в улыбке лицо, осветив глаза доверием и нежной просьбой, Дин продолжил диктовать простому, но словно обретшему в процессе воспроизведения его речи душу прибору: — позвольте мне посещать в свободное время Ваш… кабинет. В нем я увидел множество прекрасных бумажных книг, стоящих на полках. Я прекрасно понимаю, какая это роскошь на сегодняшний день, и мне страшно себе представить, насколько Вы богаты, раз можете приобретать и содержать в чистоте и порядке столь капризные и требовательные, но ценные предметы. Однако покинув привычный мне дом, я боялся, что уже никогда не увижу старинных терранских и иных бумажных фолиантов, к которым так привык с тех самых пор, как себя помню… Я заметил, что многие из имеющихся у Вас знакомых мне книг переведены на амойский язык. Если Вы не имеете ничего против – я рад был бы учить родной язык господина по ним.
Закончив говорить и снова опуская глаза, Дин принял позу ожидания и стыдливости за применение большого количества слов, в то время как Цхаии внутри него искренне надеялся на положительный ответ. Узнать об интересах собеседника, да, в конце концов, развлечься, а не сидеть, действительно, целыми днями в комнате, чистя перышки – это хорошие перспективы для интересного времяпрепровождения.
Беседу, бесспорно, Цхаии смаковал с не меньшим аппетитом, чем платина, запивая ее сладким вином и постепенно осушая бокал до дна. Изучение элиты было пока его приоритетной задачей: все-таки, хоть он и выбрал Амои по весьма многим признакам, а все же удостовериться в том, что она заслуживает скромной помощи маленькой птички – стоящая цель прежде, чем эту помощь предложить, даже если впоследствии ее не примут и сиринита отвергнут…

Если подумать, то и без особенностей сиринитского голоса вполне можно было бы обойтись, если бы только можно было совершенно наверняка знать, что элита ведется на любую приманку, какую подбрасывает ей Цхаии. Ну, во всяком случае, конкретно этот элит, который придавал страху, который сквозь пальцы строго дозировано просеивал ему прямо в глаза, словно песок, юный Небтауи, слишком большое значение. Истинных страхов Птицы размышления платины не касались – это было видно по его глазам, по его взгляду, совершенно не касавшемуся самого Цхаии, находившегося под маской Дина, даже несмотря на то, что он сидел перед ним практически «без одежды». А вот страх Дина он воспринимал как-то странно, и по какой-то причине едва ли не пальцем в небо начал тыкать!
Икнио-сиринит мог лишь строить догадки на основе внешних наблюдений за платиной, его словами, реакциями и поведением, но знай бы он, о чем думает представитель элиты – не удержался бы от смеха. Интересно, чего этот горе-сапер ждет от существа, попавшего в незнакомую ему обстановку, в условия, где правила диктуют ему: в любую секунду ты можешь превратиться в кровавое месиво по воле хозяина? Быть проданным неизвестно кому и неизвестно за какую услугу после стольких лет преданной службы со стороны слуги и бережной заботы со стороны владельца, в сущности, накладывает отпечаток на сознание раба, которого и рабом-то нельзя назвать, когда он становится бесполезным и от него стремятся поскорее избавиться. В этом есть что-то общее с тем, что представляет из себя жизнь «ручного» на Амои. Только теперь в руках твоего хозяина не только твоя жизнь, но и твоя смерть. Разница, какая никакая, а все же есть: в первом случае ты хотя бы остаешься живым, и все вокруг тебя продолжает двигаться, продолжает меняться, а значит, и жизнь, какой бы она ни была, продолжается, в то время как во втором случае…
А во втором случае Цхаии не запугивал раньше времени самого себя. Как бы ему не угрожали – это все равно будут лишь угрозы, и как бы не уверяли – это все равно будут лишь уверения. Он не стремился верить словам по типу «с тобой все будет хорошо в стенах Эос», поскольку и сам прекрасно знал это наперед. Просто положение его было весьма щекотливым, случай с его появлением на Амои был запротоколирован впервые. Меры предосторожности были строгими, но, в то же время, Небтауи не на что было жаловаться: с ним обращались, как с гостем, заботились, будто он был сделан из тонкого фарфора или хрусталя, а подозревая его в шпионаже, отнюдь не пытали его, не применяли насильственных методов, а аккуратно беседовали, словно страстно желая, чтобы подозрения не оправдались. Иного способа попасть в Эос без вреда для самого себя и цивилизации, с которой хочет сотрудничать, Цхаии не видел, когда планировал свое пришествие. Так что страхом Омега подкармливал свою жертву лишь с той целью, чтобы она видела в глазах своего нового слуги страх перед смертью, но не страх перед служением. Однако что там думал про себя платина на самом деле – оставалось для сиринита загадкой.
Получив разрешения пользоваться хозяйской библиотекой, Цхаии возрадовался сердцем. Внешне никак не показав своего восторга, он с достоинством проглотил и легкую эйфорию – он ведь наврал про то, что книги на полках в хозяйском кабинете ему почти все знакомы, однако эту ложь Фалк Бло проглотил, судя по его виду, едва ли не смакуя. А чтобы сбить его с толку, Цхаии даже решил, что будет читать все подряд – чтобы среди замеченных его интересов платина располагал лишь заведомо ложным необузданным любопытством. И начать хотелось с самой экстравагантной литературы, если такая попадется.
Мужчина поднялся из-за стола. Цхаии успел к тому моменту полностью опустошить свою тарелку и сложить приборы на ней параллельно друг другу, показывая, что сыт, что блюдо было прекрасным и что заканчивает трапезу. Впрочем, помня вчерашнее, Омега показывал в лице Дина слугу, которому не нужно повторять дважды – если вчера хозяин, вставая из-за стола, приказал ему сидеть до тех пор, пока не позовет, то сегодня Дин уже сам не торопился вставать, закончив с вином и откинувшись расслабленно на спинку стула, отложив и салфетку. Когда господин Бло стоял уже совсем рядом – Дин даже крылышком уха не пошевелил, лишь опустив глаза куда-то на коленки и сцепив пальцы рук, локтем которой опирался на спинку стула тоже. Голову он держал ровно, отнюдь не пытаясь спрятать лицо.
— Тебе не стоит опасаться за свою безопасность, Дин, пока ты находишься на Амои и тем более в Эос, — говорил платина так, будто бы уже знал, что на уме у Птицы отнюдь не беспокойство за свою жизнь, как жизнь раба, а волнение за самого себя, как за создание, чье существование никак не укладывается в рамки порядка Федерации и ее членов. Что Вселенная тесна для одного него и десятков целых планет под идеологическим и физическим влиянием Федерации.
Но Цхаии не переживал по этому поводу и решил не упускать возможность проявить себя, как актера, и показать представителю элиты, что такие беседы ему, как слуге, не в новинку и что все это время он не просто так позволял блесткам на своем платье сверкать и затмевать взгляд собеседнику. И чтобы хорошенько намекнуть, чем он привык заканчивать такие беседы с гостями хозяина, Дин, как бы невзначай, по привычке, сделал следующий жест: чуть повернув голову и обернувшись через плечо, на руку, которая проводила по ребру спинки стула, едва не касаясь перьев головы сиринита, тот, приоткрыв губы, будто нарочно каким-то образом припухшие, горячо, почти обжигающе выдохнул на обратную сторону ладони мужчины, в этот момент уже покидавшую то место, на котором была мгновение назад. Цхаии не сомневался: платина уловит это жест и если это не запутает его сразу, то заставит подумать об этом, а, значит, отвлечет на некоторое время. Даже если это будет минута или две – для Небтауи этого будет достаточно, чтобы опередить его в цепочке своих размышлений. Он уже знал о вуайеристских пристрастиях амойской элиты, что доказывало еще и красовавшееся на нем платье, так что красивый жест, заставивший сиринита еще и выгнуть свою шею, демонстрируя ее пластичность и изящество, обязательно попадет пылью в светлые серые глаза. В конце концов, льсти себе или не льсти, а ты, Птица, не обычный пет, коих по Эосу бродят, как овцы, сотни…
— Удивительно тихий вечер сегодня, — произнес платина, дожевывая что-то фруктовое или ягодное, взятое со стола – Цхаии не особенно замечал, что именно. Довольный тем, что успел во время сегодняшнего раунда своей игры еще и уделить время вкуснейшей еде, по которой так соскучился, особенно если учесть, что это были дорогущие морепродукты, не постеснявшись обвести свои губы кончиком языка, зная, что никто не видит, а если видит, то пусть обязательно доложит платине, чтобы тот позавидовал видевшему, он было хотел ответить господину что-то вроде «в космосе почти всегда вечер и всегда тихий», но не стал, решив дать тому повыпендриваться и сменить тему.
Однако инициатива у платины быстро угасла – по его словам Цхаии понял, что такого продолжения банкета, каким оно было вчера, сегодня уже не будет. Что-то подсказывало ему, что завтра ему уже не дадут так долго спать, как сегодня, а, посему, Цхаии не стал даже в мыслях отбрехиваться и, неторопливо поднимаясь из-за стола, даже не поворачиваясь к хозяину лицом, поблагодарил того за прекрасный ужин и пожелал спокойной ночи. Причем по форме, как вчера. «Спокойной ночи, мой господин. И большое спасибо».

Выйдя из столовой и сделав несколько шагов вперед, новоявленный пет по имени Дин довольно резко, почти приказывая, молча щелкнул пальцами перед носом у Рона, ждавшего в коридоре за закрытой дверью и поодаль, и следующим взмахом ладони отправил его именно в ту сторону, противоположной его собственной спальне. И сделал это Цхаии с таким видом, будто хозяину Рон нужен был немедленно, именно сейчас и по очень срочному делу. Для вида Цхаии даже сжал челюсти и слегка приподнял перья.
Дождавшись, когда в коридоре станет пусто и хорошенько прислушиваясь уже по мере своего движения, мужчина проскользнул за дверь не так уж далеко по меркам его резвых, быстрых и широких шагов находившегося хозяйского кабинета, и с книжной полки, стоявшей прямо рядом с дверью, он ухватил первую попавшуюся книжку. Пропажу заметят лишь завтра, при дневном свете, а сейчас, не слыша даже шагов босых сиринитских ног и еле слышного шороха прижатых к бокам перьев, никто не станет проверять кабинет и тем более в такой поздний час выпрашивать записи с камер видеонаблюдения. Зато у Цхаии будет, чем убить время до того момента, как глаза ему наконец заволочет сонной пеленой. Сутки сиринита длятся вдвое дольше человеческих и, как следствие, из сорока восьми человеческих часов сиринит может смело проспать к ряду все шестнадцать-двадцать. Небтауи помнил о том, что некоторое время сна убил сегодня во время дремы на балконе, а посему уснуть сразу у него сейчас не получится – а заставлять он себя не привык, особенно когда особой нужды в этом нет. Хоть его и мучили ощущения, что раз хозяин так резко прервал ужин – значит, он сам готовится к чему-то необычному, и вряд ли это не связано с новым объектом в его апартаментах. Особенно, если учесть, что в своей спальне на кровати Цхаии увидел ни что иное, как парочку экземпляров качественных шорт вместе со скроенным под его физиологические особенности махровым халатом… И еще…
И еще при самом входе в комнату Цхаии обнаружил, что… вошел совсем не в то электромагнитное поле, из какого вышел сегодня… Прикрыв глаза и осмотревшись своими внутренними органами восприятия, Омега обнаружил, что… количество жучков в его комнате уменьшилось, причем значительно, до количества трех – двух непосредственно в комнате и одного в ванной…
— Как любопытно… — подумал про себя Цхаии, вспоминая, как был недоволен сегодня утром. Беря книгу из библиотеки хозяина, Цхаии надеялся, что чтение отвлечет его этой ночью от постоянных излучений и рано или поздно убаюкает его, но теперь польза от нее была сомнительной и прежде, чем убрать ее под подушку, Цхаии удостоился прочесть ее название, взглянуть на экслибрис и прочесть описание.
Оказалось, что он схватил первый томик какой-то романтической саги о вампирах, написанной безвестным древним терранским «фикрайтером». Это даже слегка удивило сиринита: у нейрокорректора, и вдруг такая литература? С другой стороны, элиту нужно было уберегать от этого, а чтобы бороться с врагом – врага надо знать в лицо. Однако тот факт, что такие вещи нынче печатают на бумаге и продают за бесценные образцы терранской культуры двадцать первого века…
— И чем только Земля-1 не зарабатывает себе на жизнь… Того и гляди пойдет на панель, прямо как ее дети, продажные земляне, — с иронией и презрением подумал Небтауи, чувствуя, впрочем, что идея изучить историю однополой любви между мужчинами, древним вампиром и человеком, ему все же не отвратительна. Просто любопытства ради, учитывая его отчужденность от всего любовного и романтического…
Книжка отправилась на уготованное ей место под подушкой, вся одежда – в комод напротив постели, а сам Цхаии скрылся за дверью ванной и не меньше, чем на полчаса, ушел в хлопоты о своем теле и о своих перьях.
Уснул он, стоит сказать, довольно поздно сегодня, пусть и успев убрать книгу и даже уделив немного времени анализу сегодняшнего вечера…

Отредактировано Цхаии Небтауи (2016-08-09 17:25:25)

К необычному началу утра, которое Дин должен был встретить в компании очаровательного и весьма обходительного фурнитура, Цхаии был готов заранее. Неведомая сила разбудила его всего после нескольких часов сна, незадолго до того, как в комнате появился Рон, но времени ему вполне хватило, чтобы обдумать кое-что…

Амойский рассвет, полный роскоши красок королевского пурпура, ультрамарина, терракота и золота, встретил Небтауи, залив его пепельно-синее тело, совершенно обнаженное, нежными оттенками белого золота, охры, ванильного крема и сливок. Он стоял, прислонившись к стене, у самого окна, своим плечом и даже бедром сквозь прижатые к ней перья подкрылка. Голова была низко опущена, а на лице, в прикрытых глазах и покусываемых изнутри щеках, медленно играющих мышцах челюсти, тяготело выражение совершенно невеселых, тяжких мыслей. Сиринит словно был отстранен от реальности, ему будто было абсолютно наплевать, что в комнате за ним все еще следят камера и микрофон. Не издавая ни единого звука, лишь иногда оставляя свои уже израненные и сочащиеся кровью во рту щеки в покое, он повторял одними губами, словно священную панихидную мантру: «Беда придет с юго-запада… Беда придет с юго-запада…»
Прижимаясь голой кожей к стене внутри огромной башни, Цхаии чувствовал Ее беспокойство так, будто его собственные нервы сегодня были не в порядке. Он отчетливо видел своими внутренними органами восприятия, как надвигается на Эос огромная, необъятная, шириной почти во все небо, что оставалось закрыто ею по мере ее продвижения, туча. Она тоже видела ее… и в ее глазах она тоже двигалась с юга. С юго-запада… Юпитер – всего лишь машина, компьютер, но сегодня она дрожала, тряслась, подобно последнему листочку, противостоящему уже не заботливому осеннему, а суровому, жестокому, холодному ветру первых дней зимы. Прижимаясь к стене крылышком уха, Цхаии и вовсе затруднялся сказать: плачет ли это мать, женщина своим голосом, гремят ли это электрические импульсы в проводах, ходит ли это ходуном земля, или башня чуть ощутимо скрипит, едва покачиваемая местным неласковым ветром – сыном терпимого, но требующего осторожности местного климата?..
Ясон. Ясон Минк.
Цхаии было хорошо известно это имя уже тогда, когда он еще только выбирал начальный круг претендентов на него два или четыре года назад… как, впрочем, и имена других официальных лидеров планет-конкурсанток, в частности – планет-участников Федерации. Властный, не просто «сильный», а могучий, блистающий своей хитростью и расчетливостью – это великолепное творение рук машины могло с полным правом позволить себе эпатажность вселенского уровня, увлечение самыми тонкими и безумно азартными политическими играми и полное отсутствие необходимости быть похожим на других существ, созданных его Матерью… В глазах последнего сиринита он заслуживал расположение не только как лидер, достойный владеть таким оружием против Федерации, коим является Цхаии, но и… пожалуй, как личность, достойная искреннего, платонического и физического восхищения. Безумный интерес представляет собой существо, которому дано кем-то свыше абсолютно все и которое, тем не менее, брошено самолично раскидывать препятствия вселенной и судьбы на пути своем, своей планеты и своей Богини к столь желанному Абсолюту, Совершенству… Скандально нестандартный и удивительный, лидер Амои олицетворял то, что искал Цхаии, будучи последним представителем расы, больше жалких людей подверженной к заражению контролируемыми вирусами маниакального желания познать и постичь все, в чем только может скрываться Абсолют. Юный Небтауи понимал, когда выбрал Амои, что попасть в качестве питомца к нему – несбыточная мечта, и посему мысли об этом не затмевали его основной цели. Однако тот факт, что по легкому мановению руки именно этого дзинкотая он находился сейчас здесь, Цхаии считал чем-то вроде «конфетки» из рук самой Вселенной: весьма искреннего поощрения или похвалы за хороший выбор. И Омега чувствовал, что при мыслях об этом элите все четыре легких в его груди и огромное сердце переполнялось не только восторгом, но еще и чувством собственной, глубочайшей признательности и благодарности. Ясон ведь не знал о том, что сделал отнюдь не жест а-ля «с барского плеча», а подписал с самой Вселенной контракт, который не смыть уже даже кровью или… смертью. Он подписал негласный контракт от имени всей своей планеты и даже Матери, Юпитер, и при этом не играет роли, под чьим «крылом» находится в данный момент птица. Синяя Птица, приносящая счастье... Даже Рауль Ам – отнюдь не первый представитель элиты, с которым сиринит пошел на контакт. Центром всей дальнейшей паутинки стал… Ясон.
Ясон Минк…
Цхаии хорошо было известно это имя. Особенно те «ужасы», которые были связаны с ним. И его симпатия к мальчишке-монгрелу, и его непослушание слову Юпитер, и прочее, прочее… но Небтауи не смел, не решался противоречить самому себе, осуждая симпатичное ему существо в грехах, которые, если подумать, не стоят и ломанного гроша, пока не выходят за рамки законов Юпитер и Кодекса чести порядочного гражданина Великой Империи Сиринит. А они и не выходили. И даже в самый последний момент Цхаии не собирался отменять свой выбор, даже когда все обстоятельства, мнение посторонних и даже рамки законности утверждали: выбранное тобой звено для сердцевины твоей паутины гниет на глазах! Омега доверял лидеру выбранной планеты, доверял хозяину судьбы своей избранницы, Амои, и даже сейчас, когда, казалось, вся планета ходит ходуном и по швам трещат горные хребты где-то – Цхаии доверял Ясону. Доверял его выбору. Суть демократии не в том, чтобы иметь свободу выбора и свободу слова. Суть демократии, в понимании сиринита – это возможность сделать выбор, зная обо всех последствиях и принимая их, разбираясь в причинах и признавая ошибки, не слушая назойливых советов посторонних. Суть демократии, в понимании сиринита – это знания. А сим Ясон вполне себе обладает. «Власть да будет в руках знающих и честных» – девиз всей последней династии Императоров, которая правила и избирала себе правителей столько времени, сколько, вероятно, успело бы просуществовать так, как сейчас, уже две или три цивилизации людей.
И даже сейчас, когда Юпитер дрожала, боясь за «сына», ни разу не видевший объект своей самой глубокой и сильной веры в глаза сиринит… доверял Ясону.
Что-то случилось прошедшей ночью или прошедшим вечером. Что-то страшное, чего поначалу Цхаии не заметил, увлеченный борьбой с этим назойливым мотыльком, Фалком Бло, но что сейчас вселяло в него опасения. Опираться ему было не на что, кроме как на напоминающие молитву «бормотания» в ощущаемых его нутром недрах Юпитер. Было ясно, что она боится за Ясона. И все ее догадки, все ее теории и наблюдения вели сейчас на юго-запад… в Дана-Бан. Жуткое место, напоминающее живой и существующий сам по себе памятник восстанию против Юпитер…
Цхаии не знал, чего ждать от сегодняшнего дня, но был почти на сто процентов уверен – что-то случится сегодня именно там. В этом он был солидарен с Юпитер и был почти на целый шаг впереди опасений своего оппонента, Фалка Бло. Которому можно было сделать лишь маленькую скидку по интуиции лишь на то, что он предчувствовал что-то неладное и ранее – просто потому что в это время Цхаии все еще находился в тесной комнате-коробочке в Киире…

Кстати, об оппоненте. С огромным сожалением, не показывая, впрочем, внутренней досады на лице, Цхаии вынужден был снова принять обличие Дина и оставить свой «монолог» с Юпитер, когда на пороге комнаты, на этот раз уже совершенно точно без стука, оказался Рон. Молодой кастрат пожелал Дину доброго утра, на что Цхаии ответил легким кивком головы, обходительной улыбкой и ласковым, мягким вопросом в глазах. Который фурнитур тут же уловил и на который ответил, укладывая на кровать пару небольших картонных коробочек с неизвестным содержимым и передавая приказ хозяина быть в спортзале через несколько минут.
Цхаии с иронией усмехнулся в мыслях. Вот проблемы, которые грозят свалиться на его собственное журло, он и впрямь чувствует очень тонко и заблаговременно почти всегда на сто процентов. В этот раз интуиция тоже не подкачала, и «неожиданное» пробуждение, призванное застать врасплох, удалось предотвратить. Не сильно-то удивило и расстроило и то, что сегодня утром, похоже, встретиться с хозяином придется в спортзале. Учитывая специфику ситуации – не все же лежать на диване, пить лучшее вино и лакомиться вкусняшками, когда у тебя в костях металлические шунты и тело все еще нужно приспосабливать к нагрузкам на новом месте жительства… Так что, можно сказать, Цхаии рад был тому, что ему наконец-то снова вернут беговую дорожку и спортивный инструментарий, какие были у него и в Киире! Посему в свою новую спортивную одежду он запрыгнул с энтузиазмом прямо на глазах у фурнитура, после чего, подхватив с комода напротив кровати свой синтезатор и надев его на основание высокого хвоста из перьев на затылке, как резинку или заколку, предоставил фурнитуру полное право сопроводить его в спортзал. По пути Цхаии старался ни о чем не думать. Тревога о Ясоне, о его жизни и безопасности, которую питала и которой щедро кормила сиринита Юпитер не давала ему покоя, но… посвятить свои размышления полностью ему Небтауи не мог по той причине, что в другом углу ринга его ожидал противник, проигрыш которому в их общей игре будет стоить ему если не жизни, то всех его планов. Что равносильно для него смерти. Посему, Цхаии решил не уступать свою голову ни тому, ни другому – и в спортзал он вошел с абсолютно чистой, пустой головой, что выражали вполне открыто его глаза: спокойные, безучастные, мутные и не отражающие свет. И не отражающие даже то, каким невероятным, бесподобным кульбитом в воздухе над двумя брусьями встретил его в комнате для тренировок платина. Никакого таинственного жеста сам Цхаии в этом не углядел: он знал, что элите и не такое по зубам. Хотя от лица Дина пришлось даже изобразить удивление и восторг, широко улыбнувшись, сверкнув радостно глазами и в изумлении даже хлопнув в ладоши.
— Доброе утро, Дин, — поприветствовал хозяин своего питомца, изящно растянувшись и ненадолго замедлившись на брусьях. Выслушав Фалка до конца Дин, с умными глазками, полными понимания, кивнул в ответ, совершенно даже не намереваясь возражать и тем более отвечать отказом на приказ. Последнее, что нужно ему было для того, чтобы привести последний в действие – это обруч, который требовался ему для занятий в данный момент и о чем говорила картинка на терминале. Все эти упражнения уже были знакомы Цхаии еще с Кииры, и нечто похожее он выполнял и под присмотром доктора Эрона после многочисленных операций, так что он приступил сразу, без промедлений, отмечая про себя, впрочем, что сегодня милый платина, кажется, не в духе…
Отнюдь не стремясь наблюдать за ним сам, получив из рук фурнитура обруч, Цхаии полностью ушел в растяжки, пластику и изгибы. Со стороны это выглядело так, будто бы на мягком коврике крутился туда-сюда да так и эдак обруч, а вокруг него то и дело размазывалось и приобретало очертания темно-синего, почти черного облачка тумана пятно краски, которое в следующее мгновение вновь приобретало форму принявшего ту или иную позу сиринита. После нескольких дней отдыха было самую малость тяжеловато, телу необходимо было немного времени, чтобы вспомнить все движения, но, тем не менее, Цхаии блестяще выполнял требуемый комплекс упражнений. Обруч то и дело то взлетал под потолок, то крутился на запястье, талии или лодыжке, то перекатывался по полу, ногам или плечам, спине сиринита, заставляя того принимать иногда позы, сравнить которые можно разве что с фигуркой змея, пожирающего свой хвост. Имея хорошие акробатические навыки, необходимые для паркура, а так же гимнастические умения, соблюдаемые в техниках индийских танцев, Цхаии, в котором сегодня не было ничего необычного, кроме забранных в хвост перьев на голове и почти полностью обнаженных ног, играл такими красками мышц, какими могла играть разве что красивая и молодая, сильная львица, утыканная стрелами на древних терранских фресках с охотничьими сюжетами…
Отнюдь не стремясь поразить Фалка своими способностями и даже не задумываясь о том, что за ним пристально наблюдают две пары глаз, Небтауи изо всех сил старался отвлечься от гнусных мыслей…

Обидным было, конечно, то, что после всего пережитого был всего один день желанного отдыха, но кто говорил, что будет легко? Цхаии не жаловался – не хотел разумом, и саму сущность свою удерживал от этого, избегая скрипа недовольства. В конце концов, эти процедуры были необходимостью и в первую очередь нужны были ему самому.
Когда упражнения закончились и Цхаии завершил их изящной стойкой, опираясь руками на обруч, жар, исходивший от его тела, чуть ли не в буквальном смысле бил в лицо. Сейчас температура его тела, высокая для человека в нормальном-то состоянии, была и того выше, но чувствовал Небтауи себя превосходно, поскольку разогнал кровь по жилам и утро уже не казалось ему таким мрачным, хоть он все еще и испытывал тревогу.
К похвалам подошедшего платины, который тоже завершил свои упражнения, Дин отнесся почти равнодушно, не воспринимая их, как что-то, что должно было прозвучать в его адрес. Это ведь была всего лишь зарядка, а не выступление на сцене, посему похвала здесь совершенно, по его мнению, была не нужна.  Однако улыбнуться на теплые слова хозяина было можно – чтобы слегка прыснуть лестью ему в глаза и сделать вид, что его «пряник» действительно что-то значит.
Пятнадцать минут – до смешного короткий срок, отданный на приведение себя в порядок к завтраку после утренней зарядки. Будь бы это хотя бы полчаса – уже не разбирало бы зло изнутри. Хотелось хорошенько скрипнуть зубами на этого платину, но в тот же момент Цхаии вспомнил, что всего несколько месяцев назад он был в куда более худшем положении. Ведь он жил в доме, в котором, проснувшись утром с плохим настроением, нельзя было даже стенку кулаком ударить – ведь это было в отношении доктора Эрона все равно, что хорошенько ни с того, ни с сего вмазать человеку кулаком в бок.
Сейчас по стенке тоже не врежешь, но здесь хотя бы был юный Рон, которого господин любезно предложил взять с собой. Вот будто нарочно!
Цхаии только и оставалось, что щелкнуть пальцами уже около выхода из спортзала, чтобы обратить на себя внимание фурнитура, а затем поманить его рукой. Стесняться было нечего – к постоянному вниманию или чьему-то присутствию Небтауи был привычен, а потерпеть чье-то вмешательство – жалкая цена взамен на то, что господин Фалк отстанет от него еще хоть на какое-то время. Вот что б ему икалось! Во всяком случае, сегодня.

Пока Цхаии плескался под душем сам, Рон, стоявший за спиной, занимался тем, с чем за десять минут Цхаии не управился бы с двумя руками – чисткой перьев, вымыванием их корней, что является довольно сложным процессом, отвлекаться от которого фурнитуру было бы не с руки. И пока тот был занят делом, выполняя акт присутствия, столь необходимый его господину, Цхаии, тем временем, вновь задумался о том, что доставляло столько беспокойства и волнения Железной Богине.
Не столь странно было бы, если бы она в привычном ритме рассуждала на тему неблагоприятных вероятностей, но сегодня ею словно овладела паника – она была похожа на испуганную птицу, бьющуюся в своей клетке. Желавшую вырваться из своей башни. Будто бы тот факт, что ей необязательно передвигаться, чтобы видеть и слышать весь свой город, ее совсем не успокаивал - ее будто магнитом тянуло куда-то…
Цхаии накручивало что-то изнутри только больше и он с трудом борол нарастающее раздражение. Даже несмотря на то, что Рон делал все аккуратно и старался быть незаметным, даже непосредственно касаясь тела Птицы. Покончив с туалетом и одевшись во вчерашний кремовый комбинезон, в сопровождении фурнитура Цхаии отправился в столовую. При мальчике он старался сохранять выражение лица мягким и спокойным, но делать это сегодня было особенно трудно. С другой стороны, вероятно, все обойдется. Ведь если хочешь что-то спрятать – спрячь прямо под носом у того, кто не должен это найти.

К тому моменту, как они с Роном вошли, Фалк уже был чем-то занят и, приглашая своего пета присесть, даже не поднял на него взгляда. Цхаии это заметил, но решил не придавать этому значения – мало ли что сегодня нашло на всех. Рон, вон, тоже выглядел слегка невыспавшимся. Будь бы воля Небтауи на то – приказал бы ему сегодня лечь и не вставать с постели до возвращения хозяина вечером.
Дожидаясь своей чашки чая, на вопрос хозяина Дин ответил с мягкой, обходительной улыбкой, хотя Цхаии под его личиной над словами даже не задумывался долго. Прибор на шее делал свое дело, оставляя истинное настроение слов «за кадром».
— Если господин не будет возражать – я бы предложил немного повременить с беговой дорожкой. Я впервые нахожусь на планете, но по своим ощущениям не могу сказать, что со мной что-то не так. Однако Киира и Ваши апартаменты находятся на совершенно разной отдаленности от поверхности земли. И мне кажется, что я должен к этому привыкнуть. Я мало знаком с механикой гравитации в условиях планеты, поэтому, если я не прав – поправьте меня. Отдаюсь на волю Вашего решения… — в конце Дин даже проводил свои слова немного умоляющим взглядом.

Если уж лейратианская особа Королевской крови может сдерживать свой гнев даже в самую трудную минуту… то страшно подумать, какую бурю эмоций и состояний настроения может подчинить своему контролю Великая сиринита́нская Императрица, Сигге’Н’найда со-вдим-дам-даллаш Лаонватти¹. И если учесть, что она недалеко ушла от своих подданных, простых граждан Сириниты, по своему воспитанию и природе своего характера и поведения, то…
То и Цхаии, можно сказать, носил в себе частичку Великой правительницы, «Птицы-Матери», «Великой Орлицы», и, наверное, не уступал ей в манерах и умении держать себя в любой ситуации. Во всяком случае, ему хотелось так думать самому. И пусть Сириниты нет уже столько лет, и информации о ней день ото дня становилось только меньше с геометрической прогрессией, Цхаии продолжал считать себя верноподданным Ее Величества… Совсем не в том безумном плане, в каком может показаться, но именно в том, в каком должен соблюдать законы чести гражданин Сириниты, когда он находится от родины невообразимо далеко – разделен с ней временем и обстоятельствами, – и когда все, что у него есть – это лишь генетически заложенные принципы и догматы достойного мужчины и бойца своей родной империи… И все же есть вещи, которых, как и стихийное бедствие, удержать невозможно…
С уходом платины поубавилось раздражения. Цхаии практически не слушал его, поскольку сам особого смысла в свои слова в их разговоре не вкладывал. Однако после того, как апартаменты относительно «опустели» и даже занявшиеся своими ежедневными обязанностями фурнитуры почти слились со стенами, оставив сиринита одного и с уже ставшим привычным ощущением, что за ним постоянно наблюдают, напряжение в воздухе для Цхаии не спадало… В одиночестве, кажется, сегодня он чувствовал все особенно остро.
Красный рассвет уже давно растворился в эфемерном и водянистом голубом своде неба – покончив с завтраком, весьма легким, но аппетитным, Цхаии, взяв с собой со стола лишь недопитую чашку чая, ненадолго вышел на балкон из столовой. Едва ему стоило закрыть глаза – по прежнему перед ними рисовалась огромная туча, которая медленно, но верно надвигалась на Танагуру с юго-запада, уже почти полностью, при этом, погрузив в кажущийся жидким мрак очертания Дана-Бан, расплывающегося на горизонте за небольшими полупрозрачными облаками песчаной пыли и тумана воздушной перспективы. Цхаии стоял на балконе босиком, касаясь стопами пола, и по-прежнему ноги, будто мелкими крупинками, покалывало беспокойство Юпитер – Она не унималась. Прислушиваться было уже бесполезно – вряд ли Она скажет что-то новое. В последней момент обведя Ее башню от основания до самого пика несколько непонимающим, усталым взглядом, допив свой чай, мужчина вновь скрылся за дверью балкона, ведущей в столовую.
Проводивший хозяина Рон уже хозяйничал там. На столе было снова чисто. А принимая пустую чашку из рук новой игрушки хозяина, Рон услышал весьма скромную, но нежно произнесенную прибором просьбу организовать еще чая. Причем желательно сразу с чайником заварки и прямо в хозяйский кабинет – Дин выразил желание воспользоваться разрешением господина пользоваться его библиотекой. Правда, пока прибор озвучивал все пожелания и просьбы к фурнитуру, Цхаии плотно сжимал челюсти. Кажется, даже элементарная необходимость попросить у фурнитура что-то раздражала его, но он сдерживал себя, сам не понимая, из-за чего его мучило сегодня настолько плохое настроение.
Далее его действия были довольно простыми. Спальня после завтрака была обнаружена нетронутой, а это значит, что и книга пока была фурнитурами не найдена. Забрав умещающийся в ладони томик в твердом переплете из-под подушки и прижав его к груди, оставив свою комнату на попечительство подоспевшего, видимо, по приказу Рона, Дика, столкнувшегося с новым любимчиком хозяина в дверях и поймавшего на себе его равнодушный, выражающий лишь занятость своими собственными тяжкими мыслями, взгляд, брошенный на юношу сверху вниз, Цхаии направился в сторону кабинета Фалка, намереваясь провести там какое-то время в уединении и тишине, оставив фурнитура позади и мазнув ему головными перьями по лицу во время разворота.
И там же, едва только войдя в комнату, Дин обнаружил на антигравитационном столике, парящем рядом с диванчиком у правой стены, все то, что просил у Дика: небольшой прозрачный чайничек с заваркой фруктового чая, чашечку и небольшую сахарницу… Взяв с полки первую попавшуюся книгу и убедившись, что она написана на амойском языке, Цхаии открыл ее на случайной странице и в разворот положил другую книгу, которую начал читать ночью. Усевшись на диван и продолжив чтиво, Цхаии чувствовал, что час от часу ему все труднее становится отвлекать себя от того, что воздух вокруг едва ли не раскалялся от напряжения.

Перекрытия несущих конструкций Дана-Бан приняли удар первых взрывов немного раньше, чем три часа дня сегодня, когда на Амои пробил страшный взрыв. Цхаии услышал эти взрывы, когда до его организма дошли гравитационные волны, изошедшие от взрывов и покатившиеся по земле. Чтобы пройти весь Мидас и Танагуру на пути к Эос им потребовалось немного времени. Но этого было вполне достаточно, чтобы к моменту, когда ситуация станет только хуже, Цхаии уже стоял у окна и с необъяснимым, животным страхом в глазах, ставших в какой-то момент почти безжизненными, лишенными всякого разума, в исступлении пялился в сторону стремительно надвигающейся беды. Со стороны могло бы показаться, что Цхаии просто сошел всего за одну секунду с ума – так выглядело сейчас его лицо, иссушенное ужасом, какой может испытывать только зверь, предчувствующий неминуемое: цунами, ураган или землетрясение, от которого ему нужно, инстинктивно нужно, но невозможно убежать из-за привязи или клетки…
Словно вспышка древнего, как мир, фотоаппарата, свет от взрыва озарил окна Эос, и Цхаии был вынужден даже прикрыть лицо рукой, что вынудило его резко развернуть подкрылок правой руки и из-за чего случайно что-то даже полетело с хозяйского стола на пол, хоть и не разбилось. В следующую секунду уже оба подкрылка оказались развернутыми против окна, да так резко, что если в кабинете и были какие-то бумаги, то все они сейчас летали в воздухе – сиринит, будто в страшной агонии ухватившись за свою голову руками, напрягая пальцы и будто желая удержать череп от разрыва изнутри, выпучив глаза и широко раскрыв рот, запрокинув голову и открыв взгляду со стороны щели у себя на шее, сейчас больше напоминающие открытые раны под расползающейся под кислотой кожей, стоял, покачиваясь из стороны в сторону и трясясь, подобно зараженному бешенством человеком перед стаканом воды. Ни капли разума не было в его глазах, ни капли самосознания.
Лишь вопль. Дикий, вырывающийся из всех глоток. Смесь истошного человеческого крика, с которого заживо снимают кожу с такой же легкостью, с какой снимается кожица с вареного яблока; сводящего с ума скрежета толстого металла, разрезаемого и сминаемого, как бумагу, неизвестно чем; визг тормозов резиновых колес по асфальту; и увеличенный в мощности в стократ треск огня, пожирающего и иссушающего все на своем пути в великом пожаре; и увеличенный в мощности отвратительный и пробирающий до мурашек скрип иглы или собственного ногтя по стеклу…
Не будет ничего удивительного в том, если от этого неописуемого звука петы на соседних этажах и в соседних апартаментах на следующей день будут испытывать приступы необъяснимой беспричинной паники – тем, кто находится совсем близко, а именно – фурнитурам Фалка Бло, может показаться, что никакая звуконепроницаемая защита не спасет от этого ужасного звука, погружающего тело в пучину разрывающей изнутри паники и сжимающего мозг до состояния горошины страха, поскольку их эта звуковая буря первыми настигнет в апартаментах платины, где бы они в этот момент не находились. Кажется, где-то даже прогремел звук разбившегося стекла или керамики? Или это все еще переливается мрачная палитра голоса сиринита, застигнутого врасплох?..
Молнии обняли очертания Танагуры на некоторое время, в окнах то и дело сверкали змейки электрических разрядов, начал немного мелькать свет – Мидаса не коснулась эта напасть, поскольку Башня Эос была немного дальше от него, но то, что слышал Цхаии здесь, находясь совсем рядом с сердцем Танагуры, он не пожелал бы услышать никому… Юпитер кричала, как казалось Небтауи, так, что его тело и разум охватила страшная, до жути болезненная агония!

Когда все закончилось, фурнитуры могли найти сиринита в хозяйском кабинете на полу. И, можно сказать, что их участи видеть это нельзя позавидовать. Перед ними открылась картина распластавшегося на полу Синей Птицы. Дин лежал на груди, спиной вверх, ногами к окну и головой ближе к книжным шкафам у левой стены, обе его руки были разбросаны недалеко от головы (он, видимо, все еще держался за нее, когда уже падал), подкрылки – примяты. Смятым было и правое ушное крыло – страшно было смотреть на него, поскольку лежало оно так, что казалось, будто оно сломано. Из-за падения тяжелой головы и шеи сиринита на него. Дин лежал на правой щеке и, кажется, из виска даже сочилась напоминающая по консистенции человеческую кровь темно-фиолетовая с сиреневатым отливом жидкость – на лбу зияла ссадина, уходившая еще и куда-то к виску – при падении в такой агонии, по всей видимости, он здорово ударился головой о ту часть пола, что не была покрыта ковром. И не приведи Рагон – он мог еще и разбиться!! Ведь самым страшным намеком на это была следующая деталь: сиринит лежал на полу и был без сознания… с открытыми глазами. Но Рон, наверное, был старшим фурнитуром не напрасно: он, видимо, был подготовлен к любой ситуации и прежде, чем сообщать хозяину о случившемся, проверил тело сиринита на наличие жизни. Тот дышал, пульс был, и вполне стабильный, а зрачки реагировали на свет – проверив последнее, фурнитур даже догадался пальцами опустить веки сиринита на глаза, чтобы не пересыхала и без того настрадавшаяся за эти несколько минут роговица.
Уже через несколько минут Дин был раздет и уложен в отведенной ему комнате в постель, и ему на запястье Рон, по приказу хозяина, лично оперативно одевал измерительный прибор в виде браслета, в то время как к знатной ссадине на голове уже было приложено что-то из того, что нашлось в апартаментах подходящего для первой помощи пострадавшему представителю кремниевой формы жизни. Но придется, по всей видимости, все равно посылать запрос в Кииру. Но до возвращения хозяина это может подождать. Фурнитурам и самим надо понять, в порядке они или не совсем – травма органов слуха вполне имеет место быть, и всплыть она может отнюдь не сразу…
В состоянии отключки, больше напоминающей кому, Цхаии пребывает до самого наступления темноты. И в ближайшее время, по всей видимости, из этого состоянии его организм выходить не намеревается.
______________________________
♦ Великая сиринита́нская Императрица, Сигге’Н’найда со-вдим-дам-даллаш Лаонватти¹ – реально существовавшая на Сирините личность. Правительница, восседавшая на троне Империи по человеческим меркам около двухсот пятидесяти лет, вплоть до событий «Судного дня Сириниты». Приставка «со-вдим-дам-даллаш» перед фамилией расшифровывается дословно как «происходящая из избранного древа (Лаонватти)». Всего приставок перед фамилии у императоров могло быть две: вышеназванная, а также «со-вдим-дам-саллвуссамак (фамилия)», что дословно переводится как «принадлежащий(ая) к древу крови». Приставка об «избранном древе» свидетельствует о том, что правитель был избран Советом и народом, в то время как приставка о «древе крови» - о том, что император относится к династии правителей и унаследовал престол от родителей.

— Я согласен с Вами, Дацо, пусть это будет маленький подарок, — произнес мужчина почти над ухом Цхаии. Вокруг была толпа людей, лица то и дело сменялись по кругу, но почему-то они стояли настолько тесно и близко друг к другу, что было уже даже все равно, что подумают другие. Сиринит чувствовал, как чуть ли не плечом и лопаткой упирается светловолосому представителю элиты в грудь. И как от мужчины тянет каким-то легким, ненавязчивым ароматом, от которого, тем не менее, возникало глубинное желание сорвать с себя одежду перед ним. Прямо здесь, прямо так… —  Да к тому же, у меня и нечего больше Вам предложить, тут впору вспомнить древнетерранское изречение – гол, как сокóл, — рассыпался он в сожалениях, на что Цхаии лишь едва заметно растянул губы в улыбке…
За все время, что происходили эти события, Цхаии почему-то ни разу не удалось увидеть глаза таинственного спасителя, который вырвал его из-под лап целой стайки странных существ, напоминавших терранских росомах с крокодильими головами. Это произошло в тот момент, когда Цхаии казалось, что еще немного – и они откусят ему руки, а самый крупный из них, видимо, вожак, вопьется ему в длинную шею свои зубы и раздербанит ее, как кусок тряпки. Все случилось так быстро, так неожиданно…
И вот, теперь Цхаии видел перед собой руку этого человека. Облаченная в белую перчатку, она, тем не менее, не кажется чужой и холодной, от нее не ощущается брезгливости к окружению. Скорее исходит тепло. Да такое сильное, что, кажется, будто оно плавит воздух вокруг, поднимаясь вверх. А что это блестит на дне ладони? Монетка? Та самая? Цхаии вспомнил ее.
Точно такую же, живя у доктора Макбрайда, иногда он носил, как талисман, уже много лет. Тончайшая цепочка чистейшего серебра высшей пробы в виде равномерного жгутика, тоненькое, изящное колечко, соединявшее цепочку и монетку, внутри которой была проделана крошечная дырочка…
Однажды он даже выходил с ней на люди. Никто не видел ее под обилием одежды, но именно с ней юный тогда Цхаии связал улыбнувшуюся ему удачу в одном деле…
Рука сама потянулась к любимому талисману. Так хотелось вновь пробудить все воспоминания. Вспомнить имя человека, подарившего ее. Но Цхаии не успел даже прикоснуться к ней, когда ощутил что-то очень горячее, слегка давившее ему на бок в районе талии. Он сам не понимал, как с его губ сорвался странный звук, напоминающий сладострастный стон, но едва он разлился по пространству вокруг – все то окружение, что было вокруг, куда-то исчезло. Все эти люди, кубы с экспонатами, земля под ногами и небо над головой – все пропало в одночасье, рассыпавшись в пыль и уносясь куда-то с веянием легкого теплого ветерка. И одежда, кстати, тоже куда-то пропала. Это смущало, но, в то же время, это смятение хотелось прогнать из головы далеко и надолго. Ведь хотелось вопить, стенать, умолять мужчину, положившего руку Цхаии на талию, не останавливаться и ни в коем случае не разлучать его кожу с этим странным, поглощающим ощущением, исходившим от него и его ладони, его пальцев… Оно обжигало, заставляло задыхаться и вздрагивать, в груди все четыре легких постепенно, казалось, отказывались работать… Пока не отказало еще и сердце…

Открыв глаза, Цхаии не сразу увидел весь мир так же четко, как всего пару секунд назад. Но зато он сразу ощутил то, что у него звенит голова, и что слава древожую, но он находится на чем-то мягком, теплом и в горизонтальном положении. Едва ли не сразу внутренние органы мироощущения сдавил ремешок от прибора, прикрепленного к правому запястью. Машинально захотелось сбросить с себя эту помеху, и пальцы дернулись. И раньше, чем Цхаии сумел сфокусировать взгляд на огромной тени, нависшей  над ним где-то слева, он ощутил пульсацию поверх внешней стороны кисти левой руки руки. Такую мощную пульсацию, которую трудно с чем-либо сравнить. Разве что с прикосновением руки к чьему-то бьющемуся вне тела сердцу… Он быстро узнал его. Это был Фалк, сидевший рядом в кресле и… дремавший? Понять, притворяется он или нет, Цхаии не мог, но его сбило другое чувство. Он перевел взгляд вниз вдоль своего тела и через секунду или две уже молился звездам лишь о том, чтобы этого не заметила ни одна живая душа. Его накрыл стыд и верхняя часть тела сразу же стала горячее на несколько градусов, компенсировав, впрочем, разницу в температуре с нижней частью тела…
Да, Цхаии был возбужден. Он был еще слишком слаб, чтобы как-то начать размышлять над этим, как-то попытаться связать это с появлением Фалка рядом или сном, но простого взгляда на внушительный бугорок на простыне было достаточно, чтобы не ошибиться в своих ощущениях. И тем более достаточно, чтобы вспомнить один интересный факт из устройства организма сиринита. Что связь с объектом, имеющим определенный коэффициент эмоционально-физического поля вокруг себя, может быть установлена быстрее при повышенном возбуждении эмоционального состояния…
Представитель элиты рядом тоже думает о чем-то подобном? Ведь пульсация от его руки такая сильная, что создается ощущение, что скоро у Цхаии образуется синяк на всей руке…
Наверное, если бы ему хватило сил, то Небтауи бы возмутился всему этому… Но сейчас глаза у него снова невольно закрывались. Он продержался в сознании всего минуту или полторы, не больше, но заметить и запомнить Фалка рядом с собой он успел… Но подумает он об этом не сейчас…

Голос извне звучал в голове сиринита, будто внутри медного колокола – мужчина с трудом узнал в этом наборе искаженных слов и звуков голос своего знакомого. Стоило глазам открыться – сквозь синеву тонких перьев, заменяющих ресницы, Цхаии уловил размытый, но узнаваемый светлый образ платины. Он не мог ошибиться – внутренние органы мироощущения пришли в себя после потрясения еще в процессе своеобразной нирваны, в которую впал Цхаии после вчерашнего происшествия. И потому аура Фалка, стоящего рядом, обволакивала белесым, светлым облаком, почему-то, правда, нервно дрожащим.
За окном было темно. Небтауи не знал, сколько сейчас времени, но что-то ему подсказывало, что не так уж много его прошло с тех пор, как из башни Юпитер раскатился, подобно грому по ясному небу, истошный, почти истерический «материнский» вопль. Небо было затянуто тучами. Как раз такими, какими Птица видел их своим третьим оком еще вчера утром. Тяжелые, свинцовые, они выглядели отнюдь не дождевыми. Казались сухими, горячими – при одном только взгляде на них по горлу, кажется, расходились трещины, как по почве во время засухи… Тучи ли это были? Нет… Это был… дым.
В слова хозяина, державшего его за руку, сиринит не успел вслушаться. Но первое, что пришло ему в голову – это попросить воды. Он пока не вспоминал о том эпизоде, что остался в памяти с ночи, поскольку сейчас мыслил медленно и вспомнил лишь о том, что ему запрещено говорить своим голосом, и что синтезатора поблизости нигде нет. Приложив немного усилий и подняв руки, перед лицом у Фалка, у себя над грудью, Дин на межпланетном жестовом, несколько устало, но четко изобразил просьбу о глотке воды. Через полсекунды он осознал и почувствовал, что на руке у него еще и надет браслет-анализатор. Просить снять его он не стал, решив, что и без того доставляет много хлопот, раз сам гордый платина сейчас сидел над ним, согнувшись, как орел над гнездом, в то время как за пределами Танагуры и даже Мидаса что-то до сих пор пылало. Был, даже, кажется, слышен гром. А гром ли это был? Нет… Это был грохот конструкций Дана-Бан, все еще обваливающихся, пожираемых огнем.
Извиняющийся тон читался во взгляде сиринита. Он чувствовал, как ныли у него плечо и грудь, на которые он грохнулся, и как ныл справа лоб, к тому же еще и чесавшийся – мазь действовала безотказно, но все же без противоаллергического препарата, гасящего ощущение зуда, процесс быстрого затягивания ссадины был мучителен и раздражал. Может, ранки там и нет уже, но все же ощущение жуткого зуда заставило Дина едва слышно, негромко простонать, разверзнув уста…