Как всякий дзинкотай, Рауль Ам отличался нечеловеческой выносливостью, но всё-таки киборгом без страха, упрёка, усталости и эмоций он не был, тоже как всякий дзинкотай, что бы там ни говорили дурные слухи-шепотки, которые кто-то, и наверняка нарочно, распускал об элите Амои по всей обитаемой Вселенной, время от времени обновляя, так сказать. И сейчас главный биотехнолог, спавший за последние сорок с лишним часов всего два, слишком ясно понимал, что его силы, физические, а главное – моральные, на исходе, благодаря чересчур интенсивному, крайне познавательному и до полного бесчувствия выматывающему общению с господином Минком, который в секвестированном варианте, как оказалось, невыносим стал вдвое против себя прежнего. В принципе, Рауль ожидал, что придётся обоим туго, но… и представить себе не мог, что Ясон наш Минк с маниакальной прямо-таки страстью примется загонять всех – точно живых и живых предположительно – в тупик, старательно сталкивая всех в ту пропасть, куда, видимо, до одури хотелось рухнуть ему самому, и зря главный нейрокорректор тешил себя надеждой, что оттащил его подальше – вот именно до одури упорно Ясон полз на вчерашнюю точку безнадёжности, и его, Рауля, перед собой толкал. И вместо того, чтобы бороться с бедой вместе с пациентом, Ам вот уже без малого сутки сражался с самим пациентом. До полного изнеможения противоборствующих сторон.
Биотехнолог еле доплёлся до импровизированной ординаторской, и буквально упал в первое попавшееся кресло. Ощущение было, что он не разговаривал и думал эти сутки, а дополнительную ветку секретной подземки прорыл один и вручную.
Закуток медиков
В ординаторской в это время ожидаемо царила темень. И это было хорошо. В ней можно было позволить себе удивленно приподнять брови. Вопреки слухам, дзинкотаи ночным зрением не обладали. По крайней мере, не на таком уровне.
– Господин Ам? А что это вы в темноте сидите? – поинтересовался Иден Грац, и щелкнул выключателем.
Вообще, интересоваться у блонди причинами их поступков было не то чтобы запрещено, но не принято, дескать – если уж приблажилось им в темноте сидеть, значит, есть веская причина, и не нашего ума это дело. С другой стороны, личному советнику господина Ама по вопросам практической медицины позволялось многое.
– Не знаю, как насчет вашего пациента, – тихо сказал Иден, всматриваясь в усталое, бледное до запредельной какой-то прозрачности лицо с темными кругами под глазами и серыми, отливающими синевой губами. – Но лично вам не мешало бы немного поспать. В целях сохранения ясности мышления и стабильного функционирования. Хотите, я вам снотворного наболтаю? По личной рецептуре?
Да, не видели дзинкотаи ночью… ну или хоть в тёмной комнате с зашторенным окном так же зорко, как при свете дня или двух полных лун, это правда. Однако… ощущать чужое присутствие они могли не хуже, а может, даже лучше обычных людей, так что негромкий вопрос, прозвучавший в полутьме, не заставил Рауля вздрогнуть. Да и чужим присутствие Идена назвать было нельзя, в глубине души господин главный нейрокорректор понимал, что пришёл сюда не просто передохнуть… И уж кто лучше Идена, верного Идена, годился на роль спасительной прохладной стены, к которой можно прислониться пылающим лбом, стараясь восстановить хоть какое-то душевное равновесие. Элитары от природы одиночки, но иногда… вот как сейчас, важно быть не только функциональным, но и обрести внутреннюю целостность.
– Глаза устали,– Рауль прищурился на свет дежурной лампочки, включенной помощником. Даже он, слабый, щадящий, резанул, а уж цвет лица при таком освещении у любого здоровяка будет, словно у зомби. – Нельзя мне пока снотворного. – Ам вытянул ноги, откидывая голову на привычно высокую кресельную спинку. – Наш пациент меня с ума сведёт. Сперва оне желали оперироваться прям завтра, потом знать всё, над чем я трудился пять лет, а теперь срочно корректироваться насмерть, дотла и подчистую.
– Вот как? – Иден подошел к шкафу с лекарствами, зазвенел бутыльками в поисках нужного. Нашел, поднял, чуть наклоняя и придирчиво рассматривая на свет, потом накапал в мензурку сорок капель, оглянулся через плечо, нахмурился, докапал еще десять. Налил воды до третьей отметки и, покачивая мензурку плавными движениями – один раз по, другой раз против часовой – подошел с своему вымотанному начальству, попутно пододвигая ногой стул. – Вот, выпейте. Оно успокаивает и тонизирует. – Сел напротив, слегка повел плечами. – Ну, было бы странно ожидать от него иного. Оне всегда отличались нетерпением и желанием иметь все и сразу, разве нет?
Иден чуть склонился вперед, опираясь на колени, и свешивая между ними руки.
– Он, наверное, и с Юпитер пообщаться жаждал? Дозволили?
Выставочное больничное отделеньице было крохотным, но всамделишным, вон – даже шкафчик с лекарствами сюда перетащили, в стихийно организованную комнату передышек медперсонала. Оно и правильно – куда ж ещё-то, где препаратам всего надёжнее? Всё время же кто-то тут шарашится всю прошедшую-сумасшедшую неделю. Слушая еле различимый скрип дверцы, тихий и тревожный звон стекла и пластика, главный нейрокорректор просто сидел, прикрыв глаза, молча, пытаясь хоть как-то справиться с собой. Он мог обманывать и обмануть кого угодно, но не себя – грань срыва сейчас была опасно близка.
Мне нужен тормоз! – сказал себе господин Ам. – Потому что ещё немного – и Ясон меня сомнет окончательно.
Он поморщился от резкого звука – ножки стула с визгом почти будто не по мраморному полу, а по нервам проехались, нехотя отлип от спинки кресла, не эосской-официальной, а эргономичной, без спора взял мензурку, ибо не время было демонстрировать гордыню – сыт он был ею по горло – организму, пусть даже супервыносливому и безотказному обычно, нужно было помочь, фармакология для того и работает, в конце концов, в лице того же Граца. Доверял Рауль умнице-платине безоговорочно, сейчас, пожалуй, даже больше, чем себе, а потому красноватую, слегка маслянистую жидкость проглотил зараз – там и было-то... Снова поморщился от мерзкого вкуса, ответил, отдавая пустую мензурку:
– Все знают нрав Первого Консула. Только по чистому недоразумению его фамилия Минк, а не Танк. Ему, видите ли, скучно ждать операции неделю, он желает строить планы, и строит их, стратегически, считая, что они идеальны. С Юпитер он желает перемолвиться, а как же. – Рауль издевательски хмыкнул. – Чтобы она их завизировала. Разумеется, я этого не разрешил, я же его живым сохранить хочу, пусть и не целым.
Иден принял мензурку, машинально провернул ее между пальцами.
– Вот потому, Рауль, я и был изначально против того, чтобы господина Минка, как пациента, вели именно вы. Простите за прямоту, но вы слишком близко принимаете все происходящее с ним к сердцу, и тревога ваша мешает думать рационально.
Потянувшись, он поставил стеклянную трубочку в подставку на столе.
– Я могу его понять. Ему действительно скучно, и он желает строить планы. Это как раз нормально. В желании следовать своей функции нет ничего странного, - задумчиво пробормотал он себе под нос. – Значит, говорите, желает коррекции. Тоже ничего удивительного. Он желает облегчить вашу ношу – какую, он пока еще не знает – единственным доступным ему способом. Так почему бы не дать ему желаемого? – он поднял голову, встречаясь с Раулем взглядом. – Он жаждет от вас правды и все знать? Так дайте ему это.
Рауль сглотнул – во рту было гадко. На сердце, впрочем, тоже – орган, всего лишь перекачивающий кровь, но возведённый почему-то древними романтиками в ранг главного чувствилища, видимо, действительно принял за эти бесконечные часы слишком многое; а уж какой бардак творился в светлой вообще-то от природы голове главного нейрокорректора Амой – он и сам ужасался, самого себя он бы с полным основанием отправил на промывку мозгов, ибо позорно блонди пребывать в таком смятении.
– Может, Вы и правы, Иден, – неохотно признал Ам. – Я действительно неравнодушен к этому… – биотехнологу очень хотелось сказать «идиоту», но, разумеется, выбрал он куда более нейтральное определение для Главы Синдиката: – …пациенту. И в том, что Минк – он и в урезанном виде Минк-стратег – тоже правы. – Рауль помассировал виски, щурясь. – Правда, конечно, лучшая политика, и пусть бы занимался тем, для чего предназначен, да только… вроде все правдивые факты я ему перекидал, а из неподтверждённых ведь этот паразит… как Вы сказали, за ниточку вытянет ткацкую фабрику. Как бы хуже не было. Для него и для всех.
– Вот что меня в вас особенно восхищает, господин Ам, так это неизменный оптимизм и богатое воображение, – вздохнул Иден. – Пусть тянет. Главное чтоб вытянутая им фабрика была достаточно большой. Ведь чем она больше, тем меньше вероятность найти в ней маленькую, неприметную тщательно запертую коморку. Да и ниточек, а, следовательно, ткацких фабрик, может быть несколько.
В любом случае, бездействующий Консул – непредсказуемое и неконтролируемое стихийное бедствие. Это торнадо уже и вас измочалить умудрилось. Рауль, вам надо поспать. Я не говорю о выспаться – не люблю попусту сотрясать воздух. Но поспать необходимо. Хотя бы часа четыре. Ну так как? Маленький укольчик, и через четыре часа я вас разбужу. Обещаю.
– Да какой там оптимизм… весь мой оптимизм рассеялся сейчас, растаял...
За то он и ценил Идена Граца, что был этот примечательный во всех отношениях платина не только превосходным специалистом в своей области, но ещё и проницательнейшим и хитрейшим типом. Оно, может, и не удивительно – медицина, как ни крути, самым непосредственным образом строится на логике, пронизана системой причин и следствий, взаимоувязанных фактов, однако... интуиция, как логика сокращенно-скоростная, проявленная наполовину, а то и на треть, тоже используется в деле врачебном не столь уж редко. Ам сам не гнушался пользоваться этим инструментом иногда, чем даже заслужил подозрение в обладании экстрасенсорными способностями. Чушь, конечно. Однако помощников и сотрудников – почти соратников – глава Департамента генетического контроля частенько подбирал себе под стать, из тех, кто даже если не знает чего-то точно, способен догадаться, постичь озарением. По чести-то, всякий платина лишь самую малость уступает блонди в плане интеллекта и аналитических способностей, но груз властной ответственности давит на них куда меньше, поэтому их разум свободнее, возможно, более гибок, а оттого к их советам, зачастую, стоило прислушиваться. Не раз это выручало – Советнику тоже помогали изощренные умы. А ещё Рауль был безусловно уверен в их преданности... да, в том числе (или в первую очередь?) лично ему. Грац знал о своем начальнике многое – чего и сколько, они никогда не обсуждали, это «многое» висело между ними на уровне ощущений и мимолетных вопросительно-утвердительных взглядов – «я знаю», и «я знаю, что ты знаешь».
– Верно, Иден, ты прав и в этом, – раздумчиво подтвердил Рауль, чуть нахмурившись и отводя, наконец, взгляд от стеклянной трубочки, уже несколько мгновений как закончившей короткий танец вдоль края стакана. – Тем более, что пока я и сам точно не знаю о конкретном содержимом той самой кладовки.
Он был уверен – Юпитер поймет эту фразу однозначно: он действительно не знает, жив ли Рики. Но для Идена она означала нечто совершенно иное, и Ам уточнил именно для него, оставляя утверждение нейтральным для Матери:
– Что именно там спрятано, выяснится лишь со временем и нашими общими стараниями.
Слегка усмехнувшись в свой адрес исключительно, (как давно он стал мастером двусмысленностей?.. вернее, как давно стал понимать, что многие из дзинкотаев говорят не только то, что понимается первым планом?), Рауль качнул головой:
– Инъекцию снотворного нужно не мне... и чуть позже. Я попросил бы наболтать что-то по личному рецепту для Минка. Если в этом коктейле будет нечто снимающее не только боль, но и нервное возбуждение, у меня появится шанс сохранить собственный рассудок на сегодня. – Ам бледновато улыбнулся: – Успокоится Первый Консул – и Второй сможет поспать те самые четыре часа.
Иден нахмурился, вспоминая, чем же именно и в каких дозах успели напичкать Минка за последние пару суток и раньше. Неслышно зашевелил губами, подсчитывая дозировку.
– Шесть, – уверенно заявил он, снова встречаясь взглядом с Раулем. – Я могу гарантировать вам шесть часов крепкого сна. И даже восемь, если вы позволите мне встретиться с ним по пробуждении. Более двух часов общать его не могу – вы видели мой график.
Иден совершенно прав – всё закономерно. Близость некоей тайны, краешек которой Рауль сам пациенту и показал (и ведь не по недомыслию, не по неосторожности, а попросту стимулируя надежду), Ясона приводил в возбуждение, или, вернее, в раздражение. Биотехнолог отлично друга понимал, сам будучи элитом; для существа, воспринимающего мир, как систему логически увязанных между собой фактов, всякий пробел в знаниях вызывает почти физический дискомфорт, нечто близкое ощущению неуверенности и опасности – насколько чувства эти вообще знакомы блонди. Сам Рауль чувствовал ровно то же самое, плюс глухую тоску обречённости, но при мысли, что когда-то – и верней всего, скоро – Первый Консул узнает всю правду об игре Советника, долгой и смертельно опасной для всех, как оказалось. «Глупый конь» – так назвал себя когда-то Минк, но всё было совершенно иначе: мало того, что шахматный конь, не случайно же выбранный Амом для очередной нравоучительной коррекции и ради наглядности раздавленный, вовсе не глуп и полон сюрпризов, он может «перепрыгивать» через другие фигуры (как свои, так и чужие); при атаке конём короля противника тот не может прикрыться никакой фигурой – ещё важнее то, что в партии Рауля Ясон был и ладьёй, и слоном, и всеми прочими фигурами разом. Но… знал нейрокорректор, что сколько ни объясняй другу это, когда тот узнает о самой Игре, где – о ужас! – играли им, направляя незаметно или удерживая, Ясон не простит. Возненавидит. Оттолкнёт. Тогда всему конец – дружбе, планам… да и сам Первый дел наворотит в гневе.
– Договорились. – Рауль кивнул и поднялся из кресла, действительно чувствуя значительное облегчение: то ли медикаментозная поддержка помогла, то ли беседа – но смятение улеглось. – Если сейчас не уговорю нашего неугомонного, уколешь обоих. Монитор есть тут, следи, я отмашку дам.
Дверь ординаторской он закрыл беззвучно.
Отредактировано Рауль Ам (2015-08-31 18:17:16)